Сергей Иванов-сын: о себе, семье, отце и АЛРОСА

Генеральный директор группы “Алроса” дал большое интервью в спецпроекте ТАСС “Первые лица”. Предлагаем вашему вниманию полный текст. 

— Известно, что лучшие друзья девушек — бриллианты. А с кем дружите вы, Сергей Сергеевич?

— С людьми. С разными. Есть среди них и девушки. А с бриллиантами я все-таки работаю.

Если же говорить серьезно, у меня несколько кругов друзей. Продолжаю общаться с товарищами, с которыми учился в МГИМО. К примеру, Сергей Беляков возглавляет “Дикси Групп”, одну из крупнейших розничных компаний. Несколько человек работают в международных и российских юридических фирмах, кто-то пошел в сферу недвижимости. Правда, встречаясь, мы почти не обсуждаем профессиональные вопросы, скорее, делимся воспоминаниями, говорим на отвлеченные темы — спорт, досуг…

С кем-то я сблизился, работая в Газпромбанке, “Согазе”. Сначала были сугубо служебные отношения, потом мы стали хорошими товарищами, близкими друзьями. Я отвечал за корпоративный бизнес, круг общения был очень широкий. Ежедневно проводил по 10−15 встреч, со многими тогда перезнакомился.

Сегодня могу позволить себе роскошь общаться с меньшим количеством собеседников, выбирая между теми, с кем надо, и теми, с кем хочется и приятно.

Среди моих друзей люди с разным бэкграундом, уровнем материального достатка и образования. Не это главное. Гораздо важнее, чтобы нам было хорошо, интересно вместе. Считаю, мне крупно повезло. Говорят, мол, друзей много не бывает, но я не жалуюсь на их количество. Наши отношения проверены временем.

— После того как вы возглавили компанию, добывающую более четверти мировых алмазов, наверное, трудно отделаться книжкой или букетом цветов в качестве подарка другу/подруге на день рождения?

— Знаете, никто не ждет, что принесу бриллиантовое колье или перстень в пять карат. Да, в последнее время знакомые стали обращаться за консультациями, где лучше и надежнее купить драгоценные камни. Отправляю в нашу компанию “Бриллианты Алроса”, занимающуюся огранкой алмазов. Кто-то предпочитает приобретать драгоценности за границей, но я всегда предупреждаю: обязательно надо смотреть сертификаты соответствия, поскольку участились случаи, когда искусственные алмазы выдают за природные. Чтобы заметить отличия, нужно хорошо разбираться в камнях.

— Вы освоили науку?

— Так быстро это не делается. Начал активно погружаться в тему в феврале 2017-го, еще работая старшим вице-президентом Сбербанка. Заранее предупредил Германа Грефа, что принял предложение возглавить “Алросу” и собираюсь уходить, Герман Оскарович согласился с моим решением. Я постепенно передавал дела и готовился. 12 марта возглавил компанию. Конечно, алмазный бизнес имеет определенную специфику, с кондачка здесь опасно принимать решения.

За год и три месяца удалось вникнуть настолько, чтобы, по крайней мере, проводить переговоры с партнерами на одном языке, но в части геммологии, морфологии алмазов еще предстоит многое узнать. Уже не говорю о геологоразведке, технологических и производственных нюансах, горном деле как таковом. Тут нужно во многом разобраться, я работаю со специалистами по теоретической и практической частям.

— В феврале вы показывали президенту Путину розовый и желтый алмазы, со знанием дела рассказывая об их уникальности.

— Все так и есть. Бриллианты оценивают по нескольким критериям, их называют “4 С” — карат (carat), огранка (cut), цвет (colour) и прозрачность (clarity). Особенно высоко котируются цветные алмазы. Те, что я приносил в Кремль для демонстрации Владимиру Владимировичу, являются самыми дорогими цветными алмазами среди когда-либо добытых на территории России. За всю историю, подчеркиваю. У них уникальные характеристики. Да и размеры, вес впечатляют.

В розовом почти 28 карат, в желтом более 34 карат.

Их добыли на участке “Эбэлээх” прииска “Маят”, входящего в нашу дочернюю компанию “Алмазы Анабара”. Желтый — в июле прошлого года, розовый — в сентябре.

— Какой дороже? Тот, что покрупнее?

— Нет, розовый ценится гораздо выше. Предполагаем, рыночная цена полученного из него бриллианта должна быть в диапазоне от пятнадцати до двадцати миллионов долларов США.

— Кто займется огранкой?

— Правление приняло решение гранить этот алмаз на собственной производственной площадке, в филиале “Бриллианты Алросы”. Консультировать нас будет авторитетнейший в мире огранщиков эксперт с более чем полувековым опытом работы.

Стоимость уникальных цветных бриллиантов очень зависит от цвета, достигнутого в результате: чем более насыщенным он получается, тем выше цена.

— У вашей компании есть опыт собственных торгов?

— Да, в прошлом году мы представили пять уникальных бриллиантов, изготовленных алросовскими огранщиками. Это коллекция “Династия”, сделанная из алмаза весом 179 карат. Его добыли в 2015 году на кимберлитовой трубке “Нюрбинская”. Четыре бриллианта — “Шереметевы”, “Орловы”, “Воронцовы” и “Юсуповы” — были куплены с хорошим превышением стартовой цены. Остался последний, самый большой — “Династия”. Он весит более 51 карата и имеет наивысшую степень огранки — Triple Exсellent.

— Сколько вы за него просили?

— Сумму, близкую к восьмизначной. Разумеется, в долларах США. Уверен, сможем найти покупателя и реализовать бриллиант в 2018-м. Подобные камни появляются на рынке крайне редко, их рассматривают как инвестиционные, за ними охотятся ювелиры и коллекционеры.

В мире переизбыток денег, и богатые люди готовы вкладывать их в бриллианты — цветные и белые, но с уникальными характеристиками. Растет спрос на эксклюзив, соответственно — поднимается цена.

Важен правильный маркетинг. Скажем, коллекция “Династия” до аукциона объехала практически весь мир, побывала в руках ведущих экспертов private banking, специалистов, покупающих драгоценности для состоятельных клиентов. Все, кто хотел, могли прицениться к предложенному товару, буквально пощупать его.

Если проанализировать результаты последних торгов аукционных домов Sotheby’s и Christie’s, станет заметно: там стратегически развивают ювелирное направление, продажу бриллиантов.

— А вы раньше драгоценностями интересовались, Сергей Сергеевич?

— Если только хотел подарить что-нибудь красивое жене. Но прежде не понимал специфику, связанную с ассортиментом, сертификацией.

— И сколько карат вы могли себе позволить?

— Не больше двух в сете, включавшем, допустим, серьги и кольцо. Ангелине этого вполне достаточно, она спокойно относится к украшениям, ни с кем не меряется их количеством или размерами.

Ей и скромная бижутерия нравится.

— После вашего прихода в “Алросу” ничего не изменилось?

— Жена теперь говорит подругам, мол, муж научился хорошо разбираться в бриллиантах и часть семейных сбережений собирается инвестировать в драгоценности, которые она сможет носить.

Это, конечно, шутка.

— Вам положены корпоративные скидки при покупке бриллиантов, Сергей Сергеевич?

— Ни у кого в компании, включая гендиректора, в этом нет никаких преимуществ. Все делается на общих основаниях.

— Драгоценности — это ведь хорошая инвестиция?

— Повторю: уникальные камни всегда будут высоко котироваться. Если же смотреть динамику цен на бриллианты до трех карат, в последние пять лет они неуклонно снижались, что, собственно, и вызвало общую просадку цен на алмазы. По сравнению с 2015 годом падение составило процентов пятнадцать.

— Причина?

— Баланс спроса и предложения на фоне возникших глобальных проблем. Сказалось наличие большого стока у гранильных предприятий. Алмазы закупались по старым ценам, компаниям было тяжело остаться в прибыли после расчетов с банками-кредиторами. Рынок, или, как мы называем, алмазный трубопровод, — механизм сложный.

Есть добывающие компании, среднее звено — midstream, те, кто покупает алмазы, огранщики, ювелирная промышленность и, собственно, ретейл, торговые точки по всему миру. При этом магазины часто берут товар на консигнацию, с отсрочкой платежа. Расчет с фабрикой идет, когда изделие продается.

Словом, схема сложная, поэтому важно, чтобы на всех этапах был баланс. Отрасль чувствительна к любым изменениям — будь то макроэкономические колебания, изменения валютных курсов, рост или снижение кредитных ставок, новации в налоговой сфере, геополитические риски, в конце концов.

Один из факторов, который серьезно сказался на рынке за последние два года, — это денежная реформа в Индии, когда на три месяца провалились огранка и спрос на определенный ассортимент. Индустрия никак не могла предусмотреть подобного. Последствия пришлось расхлебывать в первом квартале 2017-го…

— И по нам ударило?

— Косвенно. Если гранильные фабрики в Индии не загружены, это отражается на спросе и ценах на наше сырье. Мы ведь работаем по долгосрочным контрактам.

— Какую именно долю мировой добычи алмазов держит сейчас “Алроса”?

— Двадцать восемь процентов. Несмотря на аварию на руднике “Мир”, в прошлом году мы вышли на рекордный результат, добыли 39,6 миллиона карат алмазов, продали 41,2 миллиона карат, выручка составила $4,2 миллиарда. В последний раз 40 миллионов карат в Якутии добывали в 1990 году, но тогда преобладал открытый способ разработки, наращивать объемы в тех условиях было проще. Сейчас у нас три подземных рудника, и себестоимость, конечно, иная, более высокая.

В 2018-м добыча, вероятно, снизится до 36,6 миллиона карат. В первую очередь, из-за закрытия “Мира”. Рассчитываем через год вернуться на уровень 37−38 миллионов карат.

— Ваша оценка общего запаса месторождений?

— Миллиард сто миллионов карат. Но нужно понимать, что у нас есть и так называемые беднотоварные месторождения, они отличаются низким средним содержанием алмазов в руде и отсутствием инфраструктуры. Экономическая эффективность их освоения в нынешних условиях сомнительна, тем не менее это рабочие запасы, через 5−10 лет, когда технологии позволят повысить рентабельность до должного уровня, начнется их освоение.

На некоторых наших месторождениях средняя цена алмазов колеблется от $140 до $160 за карат, на других — диапазон между $50 и $70. Все зависит от чистоты, качества камней. Недавно мы провели первое опробование руды с нового Верхне-Мунского месторождения. Прогнозы в целом хорошие, запасы оцениваются в 38 миллионов карат.

Правда, логистика сложная. Верхняя Муна находится примерно в 170 километрах от 12-й обогатительной фабрики в городе Удачный, придется возить руду автопоездами. Каждая машина сможет брать до ста тонн руды за раз. Непосредственно на месте добычи будет вахтовый поселок, постоянное жилье строить не собираемся. Уже набираем персонал, с сентября планируем начать промышленную добычу.

О дороге на работу, синтетической штамповке, кадровой чистке и аварии на “Мире”

— А сколько времени вы на работу добираетесь, Сергей Сергеевич?

— Живу в центре города, практически на Садовом кольце, утром на дорогу до Озерковской набережной уходит минут пятнадцать. Домой обычно возвращаюсь поздно вечером, можно доехать еще быстрее.

— Вы про офис, а я о Мирном, где расположена штаб-квартира “Алросы”. Часто ли бываете на северах, много ли там времени проводите?

— Мне не раз задавали вопрос, не должен ли руководитель компании перебраться в Якутию, поближе к основным активам, ресурсам. Знаете, не поленился и подсчитал, сколько дней проводило в Сибири прежнее руководство “Алросы” и сколько пробыл там я в прошлом году. Счет определенно в мою пользу.

Хотя дело, конечно, не в количестве дней, а в том, как построена работа. Для меня сложился понятный режим работы, при котором прилетаю на Север на неделю и работаю по вопросам, накопившимся с момента последнего приезда. Это позволяет контролировать ситуацию, общаться с людьми на площадках, посещать городские объекты инфраструктуры, получать обратную связь с мест. Маршрут могу поменять в любое время, поэтому пытаться строить “потемкинские деревни” сегодня не имеет смысла.

Это касается и сотрудников в Мирном, с которыми общаюсь. Сегодня это большой круг, он расширяется постоянно, утаить проблему не получится. Кроме того, у нас четкое распределение обязанностей с моим первым и единственным заместителем, исполнительным директором “Алросы” Игорем Соболевым. Он работает в компании более десяти лет, постоянно находится в Мирном и курирует производственную часть. Когда я в Москве, мы остаемся на связи, поддерживаем постоянный контакт.

Если взять примерный хронометраж моего рабочего дня, как правило, не более 10–15 его процентов приходится на вопросы, связанные непосредственно с производством или нашей деятельностью в Мирнинском районе Якутии. Гораздо больше времени занимает коммуникация с контрагентами компании, руководством крупных игроков алмазно-бриллиантового рынка, с правительством России, различными министерствами и госслужбами. Много работаю с покупателями продукции. У “Алросы” около шестидесяти долгосрочных клиентов, с ними постоянно общаюсь, чтобы четко понимать не только все, что происходит на рынке сегодня, но и что будет с ним через три-пять лет. Иначе нельзя, велик риск опоздать.

Наш рынок весьма закрытый, на нем нет исчерпывающей аналитики и статистики для принятия решений. Если не иметь доверительных отношений с основными игроками, высока вероятность системных ошибок. Многое приходится перепроверять, собирать информацию по крупицам.

Стоимость алмазов корректируется ежемесячно на основании конъюнктурного спроса. Важен любой нюанс, цена ошибки очень высока. Можно выбросить на торги избыточный объем сырья либо наоборот — прирастить сток в ожидании, что алмазы подорожают. Пожелания по ассортименту тоже разнятся. Скажем, Рождество в США рождает спрос на один вид камней, а Новый год в Китае или сезон свадеб в Индии — совсем другой.

— Рост количества выращенных в лабораторных условиях синтетических алмазов создает вам проблемы?

— Искусственные алмазы научились синтезировать десятки лет назад, но развитие технологий делает их все более дешевыми. Для промышленных целей производят несколько миллиардов карат синтетики в год. Но техника — капля в море на рынке алмазов в стоимостном выражении. Проблема в ином: производители синтетики пытаются войти в ювелирную сферу. Это риск.

Его создает прежде всего синтетика, которую продают под видом натуральных алмазов и бриллиантов. Увы, случаи “подмесов” время от времени фиксируются, что, на наш взгляд, недопустимо: покупатель должен знать, что именно покупает.

Важно разделить два этих рынка. Натуральные алмазы — штучный продукт, создававшийся миллиарды лет, они уникальны и конечны: больше природа их не “выпускает”. А синтетика — штампованная бижутерия, у нее нет прошлого, истории, для производства нужны лишь парки реакторного оборудования, где имитируются естественные условия, создаются высокая температура и давление. Люди ценят бриллиант не только за то, что это красивый кристалл, но, пожалуй, в первую очередь за редкость. Поэтому он и стал символом бесценных отношений.

Большая работа по разделу рынков ведется в рамках международной Ассоциации производителей алмазов, объединяющей крупнейшие в мире алмазодобывающие компании. Она была создана в том числе по инициативе “Алросы”. Ее задача прежде всего в формировании и поддержании долгосрочного спроса на бриллианты натурального происхождения и защита рынка.

— Сколько народу работает у вас сейчас?

— 37 тысяч человек. Большой коллектив. И огромная ответственность. Крупные зарубежные корпорации, представленные на алмазно-бриллиантовом рынке, такие как Rio-Tinto или Anglo American, куда теперь входит и De Beers, диверсифицированы по десятку сырьевых направлений. Если происходит провал, допустим, по углю, растет спрос на золото, платину или медь. А мы абсолютно цикличны, завязаны на одном продукте. “Алроса” расхлебывала это еще в 2008 году, когда случился мировой экономический кризис и продажи фактически обнулились. Тогда наше государство поддержало компанию, выкупив большую часть производства в Гохран.

Помню тот период, поскольку работал в Газпромбанке и знал, что баланс “Алросы” не позволял выдавать ей кредиты, их нечем было обеспечивать. Требовалось принятие именно политического решения. Иначе компанию спасти не удалось бы.

Шли сокращения на производстве, приостановилась индексация зарплат сотрудников…

Не хочется думать, что такие времена могут повториться, но я привык работать так, чтобы всегда была подушка безопасности, а команда заранее предусмотрела стресс-сценарии, исключив судорожные метания и принятие экстренных решений в панике. План реагирования нужен на любые форс-мажорные ситуации.

— В “Алросу” вас позвал глава Минфина, а теперь и первый вице-премьер Силуанов?

— Да, пригласил Антон Германович, сказал, что ему поручено найти нового руководителя “Алросы”. Мы знакомы с момента моей работы в Газпромбанке и “Согазе”. Кроме того, полагаю, акционеры хотели пригласить не ангажированного предыдущими связями с рынком и компанией человека, который мог бы провести ряд организационных, структурных мероприятий, что называется, с чистого листа.

Наверняка рассматривались и другие кандидаты.

— Согласились сразу?

— Мне было интересно заняться решением новых задач. Не скрою, порядком устал от финансового сектора, которому отдал много лет, захотелось поработать в реальной экономике с длинным горизонтом планирования и большим международным аспектом. По объемам выручки мы уступаем мировым горнодобывающим компаниям, тем не менее “Алроса” — лидер в области алмазодобычи, и от наших действий зависит будущее рынка.

— По специальности вы — экономист, финансист, никак не производственник, тем более не горняк.

— Предыдущие руководители “Алросы” тоже не из шахтеров. Да и на Западе та же ситуация. В конце января в Давосе я встречался с главами крупнейших майнинговых компаний, почти никто из них не пришел из производственной сферы. Если посмотреть на Россию, Андрей Варичев из “Металлоинвеста”, Владимир Рашевский из СУЭК, Павел Грачев из “Полюс Золота”, Дмитрий Конов из “Сибура” тоже имеют иное базовое образование, работали в других индустриях, что не мешает им успешно руководить вверенными активами, детально разбираться в отраслевой и производственной специфике.

Майнинг — сфера консервативная, изменения в ней давно назрели. И в “Алросе” пора срочно заняться операционной эффективностью, внедрением современных цифровых технологий, ставить современный HR, реализовывать массу других изменений. Меня акционеры на это и брали.

— Как вас встретили в Мирном?

— Настороженно. Что, в общем-то, закономерно. Во-первых, я пришел извне, старожилами воспринимался как чужак, во-вторых, в последние годы в компании часто менялись руководители, контракт с предыдущим гендиректором расторгли досрочно. Моему появлению в “Алросе” предшествовала волна управляемых вбросов, будто и я здесь долго не задержусь, уйду куда-нибудь. Понятно, слухи запускались силами, терявшими полномочия и рычаги влияния. Напряжение людей, повторяю, объяснимо. Никто заранее не знает, как поведет себя новый начальник: будет ли разгонять старую команду, распродавать все подряд, сокращать нужные для компании затраты на геологоразведку, техническую безопасность и перевооружение, пришел ли он отработать чьи-то интересы… Словом, стандартный спектр опасений.

Мне кажется, что за год они более-менее развеялись.

— Но поляну вы зачистили конкретно.

— Сделал необходимые кадровые перестановки — так будет звучать точнее.

— Процесс завершен?

— Ротация неизбежна, и она продолжится. Во многих зрелых и крупных компаниях за год меняется до двадцати процентов членов ключевой команды, условно — из топ-50, и это воспринимается спокойно. В “Алросе” такого, конечно, не будет, ситуация гораздо стабильнее, да и люди медленнее выгорают.

— Тем не менее с вашим приходом руководство обновилось на 70%. Не слишком резво взяли?

— Масштабные замены коснулись в основном топ-менеджеров московского офиса, в Якутии цифра гораздо скромнее. Там проблема иная. Пришлось столкнуться с отсутствием кадрового резерва, дефицитом кандидатов на замещение вакантных позиций. Многие руководители горно-обогатительных комбинатов — люди в возрасте, некоторые из них честно предупредили, что через год-другой собираются на пенсию и, как говорится, “на материк”. Найти достойных сменщиков трудно. Абы кого не поставишь, это исключено.

До аварии на руднике “Мир”, случившейся 4 августа прошлого года, я не ротировал руководящий состав в Мирном. После трагедии, повлекшей человеческие жертвы, были уволены директора и главные инженеры Мирнинского горно-обогатительного комбината и рудника “Мир”. Есть акт Ростехнадзора, в нем названы двадцать фамилий тех, кто персонально ответственен за случившееся. Мы расширили список до двадцати четырех. Некоторые коллеги покинули компанию по соглашению сторон.

— До посадок не дошло?

— Нет, но вопрос не ко мне. Следственный комитет продолжает работать. Кстати, и я недавно был допрошен как свидетель. Мы все заинтересованы, чтобы следствие шло абсолютно объективно.

— На “Мире” погибли восемь человек. Это самая крупная авария в истории компании?

— С точки зрения последствий — да. К сожалению, люди продолжают гибнуть каждый год, и не только под землей. Работа на столь сложном производстве — это повышенный риск. Наша задача — минимизировать и исключить его. Сейчас проводим колоссальные изменения в том, что касается промышленной безопасности в “Алросе”. В последние пять лет ею, по сути, никто не занимался. Была хорошая статистика, и многие наивно думали, что система работает сама по себе. Так не бывает.

Специально обменивался опытом с коллегами из СУЭК, “Сибура”, “Норникеля” — словом, с теми компаниями, руководители которых тратили годы на выстраивание системы. Только через регламенты и обучение персонала с проблемой не справиться. Должна быть культура, в том числе принятия экстренных решений. Без уклонения от ответственности, попыток замолчать истинную картину и скрыть неприглядные факты.

Такое, к сожалению, раньше случалось. Сейчас исправляем выявленные недостатки, идем по этому пути весьма успешно, наверстывая отставание. Считаю, за год в корне переломим ситуацию, а за два-три — сумеем выстроить хорошую и эффективную систему.

— Авария на “Мире” — человеческий фактор или все-таки природа?

— Расследование комиссии Ростехнадзора — в нее были включены пятнадцать независимых экспертов — показало: к аварии привел ряд факторов, причины копились годами. Во-первых, сложнейшие гидрогеологические условия. В частности, мощный Метегеро-Ичерский водоносный горизонт, вскрытый при разработке карьера. Во-вторых, недостатки проектных решений начала нулевых годов, когда рудник только начинали строить. А также нарушение эксплуатации карьера в 2011 году. Тогда было подтопление из-за остановки насосов, и начались проскоки воды в рудник по трещинам. Гидрогеологические наблюдения велись лишь в пределах рудного тела, а притоки рассолов остались без присмотра, это не предусматривалось проектом. Что также привело к недостоверной оценке изменений гидрогеологической ситуации на руднике.

— Сколько народу находилось под землей 4 августа 2017-го?

— Около ста пятидесяти человек. Жертв могло быть больше. Непосредственно перед аварией часть горняков вышла на поверхность, другая спустилась, люди только начали расходиться по рабочим местам, не успели добраться до отдаленных участков, которые сразу затопила вода. Мы потеряли четверых алросовцев и столько же сотрудников фирмы-подрядчика “Белмонтажспецбурение”.

— Как вы узнали об аварии?

— С утра был на рабочей встрече в Москве, позвонил Игорь Соболев, мой зам, сказал: “Провалилось дно карьера, вся вода ушла в рудник. Пока иной информации нет”.

— Что почувствовали в ту минуту?

— Сразу понял: случилась катастрофа. Разумеется, первые мысли — о людях. Мне отзванивали каждые 10–15 минут и сообщали последние новости. Взяли первый попавшийся чартер, вылетели в Мирный. Тогдашний глава МЧС Владимир Пучков находился в Новокузнецке, он добрался до Якутии быстрее меня, сразу мобилизовали спасательные подразделения, перекинули их на место.

Пока ехал в аэропорт, узнал, что на поверхность вывели шестьдесят человек, запустили клеть. Когда прилетели, смог чуть выдохнуть, поскольку из 153 горняков уже были спасены 144. Потом нашли еще одного живого. Сохранялась надежда, что и остальных сумеем спасти, три недели искали, сделали, что возможно, но…

— Что дальше будет с рудником?

— Первой задачей мы считали материальную помощь семьям погибших. Постарались избавить людей от бюрократической волокиты, слегка нарушили процедуру и ускоренно заплатили все положенное.

Второй крайне важный пункт — трудоустройство коллектива рудника “Мир”. Без работы одномоментно остались тысяча сто человек. Мы сразу остановили внешний наем, провели аудит вакансий. Помогли перебраться на другие площадки тем, кто согласился уехать из Мирного. С подъемными, устройством детей в сады и школы. В итоге удалось найти работу в системе “Алросы” для 750 человек с “Мира”. Еще триста предпочли получить выходное пособие в размере шести месячных окладов.

В третьем квартале начнем набирать персонал на Верхнюю Муну. Думаю, часть взявших паузу поедет туда.

— С людьми — более-менее понятно, а что в итоге с “Миром”?

— Рудник законсервирован. Затопленные горизонты восстановлению не подлежат, наземная инфраструктура не пострадала. Идет поиск проектных решений, которые позволят возобновить добычу и обеспечат полную безопасность работ. Мы привлекли лучших российских и международных экспертов и ученых. Недавно состоялась научная конференция, где рассматривались разные модели возможного возобновления добычи. Три независимые зарубежные инжиниринговые компании к августу разработают и представят гидрологическую модель. Уже на основе всех данных будем вырабатывать технологическое решение.

— В какую сумму предположительно обойдутся восстановительные работы?

— Сейчас бессмысленно называть любые цифры. Тыканье пальцем в небо. Самая сложная часть — гидрогеология, контроль за водоносным комплексом над месторождением. Возможно, на эту работу в качестве дополнительных экспертов пригласим иностранные компании из числа лучших в мире по части водоотведения. Когда закроем этот вопрос, двигаться дальше будет проще. С остальными проектными решениями по восстановлению рудника справимся сами.

— А сколько времени может уйти на все про все?

— Семь-восемь лет. Минимум.

— Однако!

— Да, история длинная.

— Не проще законсервировать “Мир” и забыть о нем?

— Мы знаем рудное тело и его геологию. Там еще запасов — на десятки миллиардов долларов. И концентрация алмазов хорошая, одна из лучших в “Алросе”: три карата на тонну руды.

Об издержках, ломке, команде, зарплатах и стимулах

— Авария пробила большую дыру в бюджете компании?

— Мы, конечно, пострадали, но учтите, что у “Алросы” очень большой запас прочности. В 2016 году у нас были исторические результаты за счет девальвации рубля. Мы ведь алмазы продаем в валюте. Когда курс взлетел с 35 рублей за доллар к 80, чистая прибыль “Алросы” выросла в два с лишним раза. Валютные затраты у компании — менее двадцати процентов, что очень мало, и они продолжают снижаться. В 2017-м рубль укрепился, соответственно, наша выручка упала до 275 миллиардов рублей, EBITDA — до 126 миллиардов, чистая прибыль составила около 80 миллиардов.

Эффект от аварии на “Мире” начнем ощущать в ближайшие пару лет.

Издержки мы удержали на уровне 2015–2016 годов, что инвесторы оценили весьма позитивно. Только на закупках за шесть месяцев 2017-го сэкономили несколько миллиардов рублей.

— Каким образом?

— Сделали все, что надо, но за меньшие деньги. Во многих случаях удалось устранить посредников. По старой дружбе я выходил на руководство поставщиков, договаривался о дополнительных скидках. “КамАЗ”, “БелАЗ”, “Уралхим”, “Мелаллопрокат”… Могу бесконечно перечислять.

Кроме того, мы изменили принципы формирования технического задания, обеспечили дополнительную конкуренцию и тем самым получили лучшие по сравнению с предыдущими годами цены.

— Хорошо, когда всех знаешь, можешь договориться напрямую!

— Я пятнадцать лет работал с СЕО крупнейших и крупных российских компаний…

— До конца 2018 года вы планируете сократить расходы еще на девять миллиардов рублей. За счет чего?

— Смотря, от какой базы считать и что называть расходами. В действительности потенциал внутри компании колоссальный, со временем рассчитываем высвободить и огромный рабочий капитал.

Займемся скоростью оборачиваемости алмазного сырья. В системе порой находится от двенадцати до восемнадцати миллионов карат добытой, но нереализованной продукции. Товар лежит не отсортированный, не готовый к продаже. Надо понять, каков минимальный уровень, за который нельзя опускаться, остальное — продавать.

Необходимо разобраться с остатками материально-технических ресурсов на складах, выяснить, кто и на каком основании формирует заявки, почему потом часть производственных компонентов годами валяется без дела. Надо лучше использовать складские помещения, автоматизировать учет.

Ну и главное — в компании запущена программа повышения операционной эффективности, в ней более 170 мероприятий — производственные, финансовые, оргструктурные. В среднесрочной перспективе они обязательно дадут ощутимый результат.

Одновременно продолжаем избавляться от непрофильных активов. За последний год реализовали миноритарные пакеты ряда предприятий, продать которые ранее было практически невозможно. Это и “Железные дороги Якутии”, и страховая компания “Стерх”… Мы договорились с руководством республики о продаже акций Алмазэргиэнбанка и ряда небольших сельскохозяйственных активов, находящихся за пределами Мирнинского района и не имеющих никакого отношения к нашей производственной деятельности.

— У корпорации бизнес ведь не только на Дальнем Востоке?

— Основная производственная база находится в Якутии, но кое-что есть в других регионах и даже странах: в Архангельской области расположено наше дочернее предприятие “Севералмаз”, в Анголе владеем 42 процентами в горнорудном обществе Catoca, где добывают 7–8 миллионов карат алмазов в год.

На “Севералмазе” шесть кимберлитовых трубок, две из них в разработке, рыночная цена получаемых алмазов — примерно $65–70 за карат, среднее содержание алмазов в руде — немногим более карата на тонну. В целом экономика хуже, чем в Якутии. Недавно мы переоборудовали фабрику, вышли на проектную мощность, инвестиции постепенно окупаются. После углубления карьеров фронт работ гарантирован на много лет вперед. С организационной точки зрения в Архангельской области все проще: зимой не так холодно, люди трудятся вахтовым методом, на предприятии соответствующая инфраструктура, понятная логистика и более конкурентный рынок труда.

Если говорить про иные виды деятельности, у нас еще есть ограночный бизнес в Москве и Барнауле, производство оборудования в Санкт-Петербурге, сеть зарубежных торговых компаний в мировых алмазных центрах.

— Африканские алмазы входят в общий котел “Алросы”?

— Мы не консолидируем ни добычу, ни запасы, поскольку в Catoca у нас нет контрольного пакета. Учитываем в отчетности по дивидендам, получаемым от предприятия. Это перспективный, стратегически важный проект, уделяем ему большое внимание. В прошлом году я четырежды побывал в Анголе, в конце января 2018 года встречался с президентом Жоау Лоуренсу, детально обсудил вопросы, интересующие нас как акционеров и инвесторов. “Алроса” — единственный представитель крупнейшего российского бизнеса в этой африканской стране.

Постоянно читаю ангольскую прессу, мне делают подборку публикаций по экономике, политике, слежу за происходящими в Луанде изменениями. Вижу, иностранные инвесторы проявляют осторожный интерес к горнодобывающему сектору страны, к разработке ангольских алмазоносных месторождений, допускаю, в ближайшее время могут подтянуться мейджоры, ведущие игроки из Америки, Европы, Азии. А мы уже там, и это совершенно иные перспективы развития сотрудничества.

— Мы уже говорили о широте ваших связей и знакомств, Сергей Сергеевич. Где и из кого вы набирали команду? Друзей подтянули?

— Боже упаси! В “Алросе” нет моих одноклассников или однокурсников, тех, кто бывает у меня на днях рождения или присутствовал на свадьбе с Ангелиной.

В команду в широком смысле приглашались действующие сотрудники “Алросы”, люди с рынка, а также несколько человек по универсальным направлениям, с которыми я работал последние пять-семь лет в “Согазе” и Сбербанке. Они прекрасно знают матчасть по своим профильным направлениям.

— Вы ведь и в “Газпроме” успели потрудиться?

— Недолго, менее года. А работать начал еще на четвертом курсе МГИМО. Сначала был Госинкор — Государственная инвестиционная корпорация. Никогда не скрывал, что с Владимиром Черновым, главой Госинкора, знаком, можно сказать, с детства. Он работал с моим отцом в российском посольстве в Финляндии. Я попросился на стажировку и, помню, в конце месяца получил первые триста долларов. Начальником соседнего департамента был Денис Мантуров, с тех пор у меня сложились с ним хорошие рабочие отношения.

После института пошел экспертом в международное управление “Газпрома”. Знаете, такой маленький винтик в системе монстра. Занимался административно-аппаратными вопросами, в какой-то момент познакомился с Андреем Акимовым, незадолго до того назначенным председателем правления Газпромбанка. Он начинал с нуля формировать свою команду. Тогда банк по всем показателям был раз в сто меньше, чем сейчас. По объемам активов, количеству сотрудников, филиальной сети. Андрей Игоревич позвал меня к себе помощником. Но я не мог вот так взять и написать заявление по собственному желанию и уйти. Пришел на прием к Алексею Миллеру, объяснил, мол, есть предложение, оно мне интересно. Алексей Борисович сказал: “Конечно, иди. Твоя специальность по диплому — финансы и кредит. Банк молодой, интересный, будет бурно развиваться…”

Я сразу включился в работу. Никаких рамок или служебных обязанностей не обозначали, все постигал по ходу дела. Андрей Акимов, можно сказать, дал мне бизнес-образование, очень многому научил. Почти восемь лет бок о бок с ним — большая школа. За эти годы и банковский сектор, и промышленность, которой мы активно занимались, и страна пережили много разных событий. Начинал я с низовой ступени, а заканчивал работу в Газпромбанке членом правления, зампредом по корпоративному бизнесу и ряду других направлений. Мне не стыдно за то, что было сделано в банке за эти семь с лишним лет.

В 2011 году меня пригласил Алексей Миллер и сказал, что акционеры хотели бы более динамичного развития “Согаза” и нужно быстро перейти туда, чтобы выстроить новую бизнес-модель. Там я провел пять лет, и за это время компания в три раза выросла по бизнесу и прибыли, количество сотрудников тоже кратно увеличилось. Как и сумма переводимых в казну налогов. Конечно, Алексей Борисович много помогал, я не стеснялся обращаться к нему за помощью или советом, когда возникала необходимость.

Кстати, рудник “Мир” мы тоже застраховали в “Согазе”, как и другие объекты “Алросы”. Пока у нас нет проблем с получением страховых выплат по руднику, а это — на минуточку! — почти одиннадцать миллиардов рублей. Да, эти деньги не решат всех проблем, но, по крайней мере, утраченное оборудование возмещаем.

Когда переходил в “Согаз”, не стал тянуть за собой банкиров. Взял водителя и секретаря — всё, больше никого. Люди хорошо работали на своем месте, зачем их срывать? В “Согаз” старался приглашать из других компаний. Очерчивал круг из трех лучших в маркетинге, корпорате, рознице, HR, региональной сети, после чего делал предложение. Акционеры “Согаза” давали возможность при найме ключевых людей платить им больше, чем на прежнем месте, но заставляли, чтобы за эти деньги я сдирал три шкуры.

Такой подход меня абсолютно устраивал. Мой первый зам в “Согазе” Николай Галушин возглавил позже “дочку” ЦБ — Государственную перестраховочную компанию, многие топ-менеджеры за последние два года тоже получили интересные предложения по работе, кто-то перешел в Сбербанк, несколько человек я пригласил за собой в “Алросу”.

— У вас тоже, надо полагать, не скупятся на зарплаты? Всегда можно бриллиантами премировать.

— Ну да, шутка удалась… На самом деле большинство людей, следом за мной перешедших из “Согаза” и “Сбера”, потеряли в доходах и окладах. И те, с кем я раньше не работал и кого приглашал именно в “Алросу”, пришли с потерей по доходам. Никто не жалеет об этом, поскольку людям кроме денег важны драйв и возможность самореализоваться. Сергей Барсуков, с 2010 года возглавлявший департамент финансовой политики Минфина, взял на себя функции GR и корпоративные вопросы. У него давние и хорошие отношения с профильными департаментами министерства, в том числе с руководством ведомства, включая Антона Силуанова.

Конечно, очень удобно, что есть человек, прозрачно и четко решающий текущие вопросы, возникающие с Минфином и другими министерствами. Мне зачастую даже не нужно отвлекаться. Бюрократическая машина сложная, есть масса нюансов, в них нужно разбираться, а для Сергея это — родная стихия.

Алексей Филипповский, много лет проработавший в “Сибуре” и Сибирской генерирующей компании, стал в “Алросе” вице-президентом по экономике и финансам. Он тоже не выиграл в деньгах, но получил пространство для творчества, реализации масштабных проектов. Считаю, уже есть серьезные позитивные изменения в службах ФЭБ, сегодня мы имеем иное качество управленческих документов, Филипповский смог сформировать эффективную команду под собой.

Я нашел общий язык с людьми, отвечающими за производственные вопросы. Речь о первом заме Игоре Соболеве, главном инженере Андрее Черепнове, недавно назначенных и действующих руководителях ГОКов и других производственных активов.

Возвращаясь к вопросу по мотивации: нас недавно поддержал наблюдательный совет, и в этом году мы рассчитываем запустить опционную программу. Она будет реализована так, что мы сможем получить определенное вознаграждение лишь в случае, если цена акций и доход акционеров существенно вырастут.

— Вы будете покупать акции?

— Приобрел пакет еще до прихода в “Алросу”. Сделал это, разумеется, по доброй воле, поскольку верил и верю в перспективы компании. Смущает другое: среди наших топ-менеджеров лишь считаные единицы имеют акции “Алросы”. Это стало для меня неприятным откровением. Такого быть не должно. Не представляю подобную картину в том же Сбербанке или других российских публичных компаниях.

Акции наших компаний очень сильно недооценены. Сегодня они подвержены влиянию всяких идиотских санкций, иных спекулятивных факторов. Рост капитализации отечественных бизнесов обязательно начнется в ближайшие пару лет, весь негатив и риски уже заложены в нынешней цене.

Об Игоре Сечине, отцах и детях, отце-разведчике и маме-добытчице

— В конце 2017-го была шумиха вокруг аукциона по продаже газовых активов “Алросы”. “Роснефть” возмутилась спешкой, сравнив все с приватизацией в стиле 90-х. В итоге победил “Новатэк” Леонида Михельсона, предложивший чуть более 30 миллиардов рублей. “Роснефть” собиралась оспорить условия, но не стала участвовать в аукционе. В сегодняшних реалиях мало кто рискует перечить Игорю Сечину…

— У этих активов сложная история. Их купили более десяти лет назад, когда возобладала идея, что компании надо диверсифицироваться, вкладывать средства. Наверное, чтобы не платить дивиденды. Примерно в тот же период “Алроса” приобрела лицензию на железорудное месторождение Тимир, вбухала кучу денег, а сегодня это стоит — ровно ноль. Тогда было много странных сделок, шел колоссальный вывод денежных средств и ресурсов из компании, совершались необъяснимые траты, в результате тем, кто пришел после, досталось чужое грязное белье. Задачи ворошить его пока нет, но и лишние обременения нам тоже совершенно ни к чему.

Газовые активы были проданы Группе ВТБ с опционом на обратную покупку в течение трех лет. Опцион нам давно предъявили, пришлось забирать. В свое время “Алроса” выручила от продажи $600 миллионов, а покупала вдвое дороже — за $1,2 миллиарда… Мы говорили на эту тему с Андреем Костиным. Не надо думать, будто ВТБ хотел сделать “Алросе” плохо, по сути, это являлось скрытой формой кредитования и попыткой снять непрофильный вид деятельности. Все корпоративные одобрения были получены.

Потом предпринимались неоднократные попытки окончательно продать месторождения, но они не увенчались успехом, и в 2014 году в присутствии Дмитрия Медведева “Алроса” подписала соглашение с “Роснефтью” о продаже актива за $1,3 миллиарда. Позже “Роснефть” отказалась от сделки, выявив какие-то нюансы, связанные с геологией месторождений и с оценкой запасов.

Когда я пришел в компанию, стал разбираться, понял, что актив требует еще значительных вложений, строительства новой компрессорной станции, переделки того и сего. Словом, какой-то снежный ком! Нам вполне хватает добычи алмазов, чтобы не заниматься решением побочных и совершенно чуждых задач. У “Алросы” нет компетенций по освоению нефтегазовых месторождений. Вот тогда мы и решили готовить аукцион.

Набсовет согласился, что актив надо продавать по той цене, которую дадут, но не ниже рыночной оценки. Этим мы усиленно занимались с мая прошлого года. Разумеется, консультировались с претендентами, давая всем единую исходную информацию.

У “Роснефти” было много вопросов, мы на них исчерпывающе отвечали. Цена по рынку на тот момент не превышала 30 миллиардов рублей, большинство игроков считало, что активы стоят порядка 20–25 миллиардов. Мы все же решили чуть поднять планку, понимая, что есть несколько крупных покупателей, располагающих деньгами и заинтересованных в сделке.

“Газпром” сразу отказался от торгов, я еще в мае 2017-го говорил на эту тему с Алексеем Миллером, и он сказал, что им это не интересно. В итоге в аукционе собирались участвовать три компании, но “Роснефть”, к сожалению, отказалась. Это их решение, мы его уважаем.

Хочу подчеркнуть, что на наших теплых отношениях с компанией это не сказалось, мы давно работаем с “Роснефтью”. Игорь Сечин лично не оценивал ход аукциона и не просил меня что-то пересмотреть, мы читали только комментарии пресс-секретаря “Роснефти”.

— Игорь Иванович не мог не учитывать, что за спиной Иванова-младшего стоит Иванов-старший.

— Бросьте! Об этом даже смешно говорить. Неужели думаете, что мой отец позволит себе вмешиваться в подобные ситуации, тем более в аукционы по продаже непрофильных активов, станет каким-то образом защищать меня? Исключено.

— В разговорах с отцом тема вообще не возникала?

— Разумеется, он видел обсуждение в прессе. Когда пошли публикации, отец позвонил, спросил, с чем это связано. Я объяснил, что действую четко по указаниям наблюдательного совета в рамках принятых корпоративных процедур “Алросы”, согласовываю все шаги в необходимых инстанциях, включая ФАС. Есть поручение правительства РФ, которое надо выполнять.

— Плавно переходим к тому, без чего в этом интервью не обойтись. Речь о папином сынке, как вы догадываетесь.

— Нормальная тема, куда без нее? Ждал, когда же подступитесь к проблеме отцов и детей… Тем более я не один такой. С кем-то из носителей известных в политическом истеблишменте фамилий знаком близко, с другими поддерживаю рабочие контакты. Чтобы пообщаться, достаточно взять телефон, позвонить, посоветоваться. Но — это важно! — никаких бизнес-отношений между нами нет.

— Понимаете, одно дело, когда при советской власти “золотая молодежь” носила джинсы Levi’s, курила Marlboro и слушала недоступных широким массам Beatles, и другое — сегодня, когда наследники новых династий оказываются у руля крупных госкомпаний. Как говорится, “то, что отцы не достроили, мы достроим…”

— Могу отвечать лишь за себя, если товарищи захотят, сами скажут.

Во-первых, есть абсолютно осязаемые, счетные и зримые результаты. Надо лишь сравнить, что было до моего прихода на ту или иную должность и как стало к моменту ухода. Полагаю, это ключевой показатель. На участках, которыми занимался, дела заметно менялись в лучшую сторону, бизнес рос в разы. Никаких скандалов или подозрений не возникало. Разве это не аргумент?

— После МГИМО сразу попали в “Газпром”, потом в банк… Стартовая позиция изначально выигрышная.

— Ну да, с вашей точки зрения, можно считать недостатком моей биографии, что не работал дворником или сторожем… Кстати, с уважением отношусь к этим профессиям.

Правда, никто почему-то не пишет, что какое-то время я перебивался переводчиком с английского и немецкого, а в Госинкор и Газпромбанк приходил изначально на рядовые позиции.

Понятно, родители дали колоссальный старт, правильно воспитывали, помогли получить хорошее профильное образование, но реализовывался я уже сам. Можно ведь легко разбазарить полученные шансы, подобных примеров — тысячи, и вы знаете их не хуже меня.

Да, часть контрагентов видела лишь сына Сергея Иванова, который в чьих-то воспаленных головах рассматривался потенциальным преемником Владимира Путина на посту президента России. Помню, выстраивалась очередь из желающих пообщаться, познакомиться со мной. Спросите, зачем встречался, если знал истинные цели ходоков? Не забывайте, я отвечал за работу с юрлицами в одной из крупнейших финансовых организаций страны, у меня ежедневно проходило по десять встреч с клиентами…

Время расставило все по местам. Случайные люди быстро отсеялись, вдруг пропали, перестали звонить. Считаю, это важный этап, среди прочего он позволил разобраться и в тех, кто меня окружает.

Сегодня уже не лезут с дурацкими предложениями из серии “давай замутим дельце”. Все давно знают: ко мне, как и к моему отцу, бесполезно искать подходы для решения вопросов, которые невыгодны работодателю. И с просьбами закрыть глаза на какое-нибудь нарушение тоже обращаться не рискуют. Это хорошо, можно не отвлекаться на глупости и спокойно работать. Еще раз подчеркну: с нулевых годов все знают — меня невозможно заставить сделать что-либо, идущее вразрез с интересами компании. И давить бесполезно.

— Но вам наверняка хотелось выйти из тени отца, отклеить ярлык “сын того самого Иванова”.

— А как вы себе это представляете? Я люблю родителей, ценю то, что они делали и делают, уже хотя бы поэтому не считаю, будто меня заслоняет чья-то тень. Даже отцовская. Не комплексую и не рефлексирую на сей счет. Наоборот — у отца репутация человека, никогда не путавшего госслужбу и частные интересы, его имя ни разу не связывали ни с каким бизнесом. Подобное отношение проецируется и на меня. Люди понимают, что сын Иванова не придет работать в компанию со странной повесткой.

— Яблоко от яблони?

— Можно и так сказать… Родители всегда старались помочь словом, но выбор оставляли за мной. Помню, пришел за советом, переходить ли в “Согаз”, и отец сказал, что, на его взгляд, лучше остаться на позиции зампреда в Газпромбанке. В итоге я поступил по-своему, поскольку не считал для себя возможным отказать Алексею Борисовичу Миллеру. Будущее показало, что я поступил правильно. Это был другой уровень ответственности за принимаемые решения.

С отцом вижусь каждую неделю и, конечно, могу спросить его о чем-то, уточнить. Иногда обращался с просьбой перепроверить какую-то информацию: действительно ли всё так, как рассказывали? Обсуждаем те или иные вопросы вместе. Отец — человек с огромным опытом, его советы очень качественные, и я не скрываю, что это в целом помогало мне принимать правильные решения, совершать меньше ошибок…

Отец никогда не делился секретами, но я мог составить представление о том, как он видит ту или иную картину.

— А когда вы узнали, что он — шпион?

— Разведчик. Шпионы, извините, по другую сторону госграницы.

Правда о том, где служит отец, мне открылась лет в четырнадцать. До этого он все скрывал, и правильно делал. В детстве я считал, что отец — профессиональный дипломат, а потом он показал удостоверение офицера КГБ, точнее, генерала СВР — Службы внешней разведки…

— Ваше состояние?

— Сильно удивился. Но мое отношение к отцу никак не поменялось.

— В каких странах Сергей Борисович защищал родину?

— В Финляндии и Кении. Это длительные командировки. Были короткие поездки в Англию, Швецию.

Из того, что я знаю…

В Хельсинки мы прожили шесть лет. Уезжали из крепкого и мощного Советского Союза, а вернулись в 1990-м в разваливающуюся страну. О Финляндии остались самые приятные воспоминания. В Кении было сложнее, я прожил с родителями менее года и вернулся в Россию. Мама тоже уехала: наступали тяжелые времена, а она всегда получала хорошую зарплату, поскольку работала финансовым директором в крупных иностранных компаниях и была очень востребована. Ее дохода вполне хватало, в том числе и на занятия с преподавателями, готовившими меня к поступлению в МГИМО.

— Значит, главным добытчиком в семье была мама?

— Вы же помните, что происходило в 90-е. Многие кадровые сотрудники увольнялись из КГБ и разведки, чтобы прокормить семью. Люди шли в коммерческие банки, в “Онэксим”, “Интеррос”, “Менатеп”… Отец мог работать в свое удовольствие, продолжать служить в СВР, поскольку мама закрывала тылы.

Помню, из Финляндии привезли “Волгу”, купили за считаные тысячи долларов дачу. Тогда все стоило не дорого. Жили мы на Каширском шоссе в районе метро “Орехово”. Вчетвером, не считая собаки, умещались в семидесятиметровой квартире. Не жаловались.

Потом отец сдал квартиру в Орехове-Борисове и получил от Управления делами президента другую. Он тогда уже работал в Минобороны. В доме на Рочдельской площадь, конечно, побольше. Мы с Ангелиной тоже купили квартиру по соседству. Брали ее в кризис 2014 года, оформив сделку до того, как рублевый курс обрушился. У меня на депозитах накопились рубли, и я не успел конвертировать их в валюту. Это к вопросу о том, что своими финансами часто управляешь хуже, чем деньгами компании…

Государственную дачу отцу предоставили еще как министру обороны. Сначала в Архангельском, потом в Барвихе. Мы туда переехали, когда я учился в институте. Дом старый, но природа отличная. Родители часто выбираются за город, и мы составляем компанию в выходные.

Своей дачи у нас нет. В принципе, купить сейчас не проблема, предложений на рынке много. Но пока не берем, не видим необходимости. Хотя с маленьким ребенком, конечно, лучше жить на свежем воздухе, чем в центре мегаполиса.

Мама года четыре назад ушла на пенсию из Центробанка. Бизнеса у нее не было и нет, занимается спортом, ходит по выставкам, встречается с подругами. Отец по-прежнему весь в делах. Иначе не может. Правда, на последней должности бросил курить. Год уже, как завязал. Молодец!

— Не думали пойти по стопам Сергея Борисовича в разведку?

— В юности, когда узнал его истинную профессию, романтика была, но… Мама занималась экономикой, финансами, ее пример смотрелся не менее показательным с точки зрения востребованности, успешности и достатка. Брат, который был старше меня на три года, осознанно поступил в МГИМО на МЭО — факультет международных экономических отношений. Так что я, скорее, пошел по следам Саши. Учился всегда хорошо, окончил 19-ю английскую спецшколу имени Белинского. Каждый день к девяти утра ехал на метро из Орехова-Борисова на Кадашевскую набережную. Час с лишним в дороге. Вечером — тот же путь в обратном направлении.

— А с Владимиром Путиным вы когда познакомились?

— В 2007-м. Помните его знаменитое выступление на конференции в Мюнхене? И я там был, тоже стал свидетелем, наслаждался… Так получилось. Отец ежегодно летал на Международный форум по безопасности, в тот раз я составил ему компанию. Мы присутствовали на неформальной встрече Владимира Владимировича с бывшим премьером Баварии Эдмундом Штойбером, с которым у нашего президента сложились теплые отношения.

Разговор продолжался минут сорок, собеседники общались между собой по-немецки, а я старался синхронно переводить отцу. Владимир Владимирович периодически поправлял меня, поскольку я нервничал и ошибался. Потом мы еще с полчаса посидели отдельно. Я тогда работал в Газпромбанке. Меня поразило, насколько глубоко в материале глава государства. Помню, речь зашла об атомном машиностроении, которое я курировал со стороны банка. Весь разговор до сих пор сохранился в памяти в деталях…

— История с братом, точнее, авария, в которой под колесами машины Александра погибла женщина, могла стоить дальнейшей карьеры вашему отцу? То, что не он стал преемником в 2008-м, а Дмитрий Медведев.

— Исключено. Это абсолютно не связанные между собой вещи.

Что касается Саши, его вина в случившемся не была установлена. И отец не стал бы выгораживать сына. Никогда! Это не в его характере. Брат тоже не открещивался бы. Конечно, Саша не снимал с себя ответственности, поскольку находился за рулем, но он не нарушал правил, не превышал скорость. Роковое стечение обстоятельств…

Знаю, были силы, которые пытались раскрутить историю, использовать против отца. На мой взгляд, это не имело успеха. На серьезном уровне решения принимают не на основании бездоказательных публикаций в СМИ. Все проверяется через гораздо более надежные источники.

И потом: что значит “карьера отца”? Он всегда служил на участке, который поручали. В этом смысле ничего не изменилось и после 2008 года. Отец остается членом команды президента России, он никогда не скажет Владимиру Владимировичу “нет”.

— Когда в 2014-м Александр погиб, утонув в Красном море, прошел ряд комментариев, мол, вот и обратка прилетела.

— Разумеется, я это видел, хотя старался не читать. Что тут сказать? Злых людей, увы, хватает, у нас вообще любят пообсуждать чужое несчастье. И после аварии на “Мире” много всякого писали. В том числе в адрес погибших. Находятся те, кто не гнушается решать свои шкурные вопросы на костях, пиариться, пытаясь раскачивать ситуацию.

При желании любое лыко можно вставить в строку. В том числе семейную трагедию.

Саша занимал позицию зампреда ВЭБа, проработал в банке лет десять, прошел путь от начальника отдела до руководителя, отвечавшего за привлечение внешнего финансирования и господдержку.

Когда с братом произошла беда, мы с женой были в Камбодже, неделю плавали по Меконгу. Если не ошибаюсь, Саша собирался на какой-то форум в Китай, а по дороге заехал на несколько дней в Эмираты. Он был с коллегами. Брат хорошо плавал, занимался спортом, никогда не злоупотреблял спиртным. А тут средь бела дня на глазах у десятков людей пошел в море и…

— Писали, будто он бросился за тонущей дочкой.

— Очередная чушь, растиражированная кем-то в соцсетях. У Саши не было детей… Он отплыл от берега буквально на двадцать-тридцать метров. Рядом никого не оказалось, хотя там вокруг стоят камеры, за морем следят спасатели. Все случилось внезапно…

Говорят, в Джумейре структура волн такова, что может резко затянуть под воду. Хватились, когда было поздно.

Мне позвонил коллега Саши, сказал о трагедии. Объяснить такое невозможно. Как и передать состояние, когда тебе говорят о смерти единственного брата… Лететь в Дубай уже не имело смысла, я не успевал, поэтому тут же прервал поездку и вернулся в Москву. Власти Эмиратов провели расследование, но состава преступления не обнаружили. Ни внешнего насилия, ни алкоголя, ничего… Наш МИД контролировал ситуацию, делал все необходимое.

Когда полтора года назад мы с женой ждали ребенка, думали: родится мальчик, назовем Александром. В честь моего брата. На свет появилась дочка…

Давайте сменим тему, об этом и сегодня вспоминать тяжело.

— Включение в санкционные списки повлияло на ваш образ жизни?

— Не люблю любые ограничения свободы, и “кремлевские списки” тоже не доставляют радости, но по факту никаких проблем у меня не прибавилось. Счета в иностранных банках не открывал, зарубежную недвижимость не покупал… Главное, чтобы персональные санкции не сказались на работе компании. Но и тут не вижу больших угроз. Даже если американцы закроют внутренний рынок, будет неприятно, но не смертельно. Переживем.

Технологии из США мы не используем, финансирование из-за океана не получаем. Будем активнее работать с Китаем и Европой. У “Алросы”, кстати, очень хорошие и устойчивые отношения с ЕС. Думаю, тут ничего не изменится.

— Вижу, пользуетесь охраной, Сергей Сергеевич.

— Лет десять назад пришлось взять и с тех пор не отказываюсь. Но за нее не платил ни “Согаз”, ни сейчас “Алроса”. Сам решаю этот вопрос.

Кстати, когда пришел в “Алросу”, на двадцать процентов сразу сократил себе вознаграждение. Не из-за того, что оно такое уж большое. В Газпромбанке и “Согазе” получал в разы больше, поскольку моя оплата зависела от темпов прироста чистой прибыли, а они всегда были двузначными.

Сергей Иванов-сын с автором проекта Андреем Ванденко

Кроме того, в “Алросе” мы отказались от ВИП-залов в аэропортах, корпоративных карт, бесплатных обедов, продали половину автопарка в Москве.

— И зачем вы подрезали свою зарплату?

— Было важно своим примером отправить сигнал по системе: сытые времена, подкрепленные разовой девальвацией рубля, закончились, нужно заниматься операционной эффективностью и менять культуру в организации. Конечно, мы не трогаем оплату труда рабочих и специалистов среднего звена, но top- и middle-менеджмент в аппарате управления нужно было привести в чувство. И заодно понять, с кем из них идем дальше.

— У “Алросы” раньше был бизнес-джет для руководства. Теперь летаете в Мирный чартерами. Почему?

— Самолет давно реализовали, по-моему, еще в 2015 году. Повторю еще раз: так проще, а главное — дешевле для компании. Содержание корпоративного джета обходилось в $2–3 миллиона в год. А пользовались им для полетов раз в полтора месяца. Это у “Газпрома” или “Роснефти” борт постоянно в воздухе. А нам зачем? Не ради понтов же, правда? В Европу и Африку летаю регулярными авиалиниями, в Анголу — с пересадками. Мне всегда есть чем заняться в перелете — почитать документы, подготовиться к рабочей встрече.

Когда собираемся большой командой в Мирный или Якутск, зачастую арендуем чартер. Так удобней по логистике. Внутри Мирнинского района используем самолеты и вертолеты нашей авиакомпании, где трудятся настоящие асы, герои своего дела.

А тот бизнес-джет продали с убытками, до сих пор не можем закрыть тему. “Хвостов” по-прежнему много, но постепенно разгребаем завалы. И разгребем. Компания прибыльная, у нее огромный потенциал.

— У вас на какой срок контракт?

— На три года, до марта 2020 года. На мой взгляд, в значительной степени это условность. Если акционеры будут довольны, продление станет формальностью. В случае же пробуксовки зачем ждать окончания договора? Надо писать заявление и самому уходить. Так честнее перед всеми. Если акционеры дадут хоть намек, что нужны изменения, уйду без всяких выходных пособий.

Для меня “Алроса” — не ступенька в карьере, а проект, которым безумно интересно заниматься. Вижу, куда двигаться, к чему идти, как вывести компанию на совершенно иной уровень развития и долгосрочной конкурентоспособности. С точки зрения текущего самоощущения и драйва мой горизонт планирования выходит за пределы 2020 года, поскольку решения, которые сейчас закладываем, будут реализованы не за пару лет.

Впрочем, бессмысленно загадывать, сколько времени займет дорога. Надо каждый день вкалывать по полной и держать все под контролем. Что и стараюсь делать.

Андрей Ванденко.

Источник: ТАСС.